Однополчанин графа Федора Толстого Фаддей Булгарин характеризовал его как опасного соперника для любого дуэлянта. Толстой «стрелял превосходно из пистолета, великолепно фехтовал и рубился мастерски на саблях». При этом, как писал Булгарин «он был прекрасно образован, говорил на нескольких языках, любил музыку и литературу, много читал и охотно сближался с артистами, литераторами и любителями словесности и искусства». Добавьте к этому брутальную внешность любимца женщин, и вот вам портрет типичного светского льва. Типичного, да не совсем: из-под рукавов его фрака то и дело выглядывали экзотические татуировки - то змея, а то и птица дивная. По просьбе дам он охотно обнажался до пояса, давая разглядеть свои тату. Эти птички-змейки появились на его теле после путешествия в Русскую Америку. Именно после него граф получил прозвище Американец, прилипшее к нему намертво...
В 1797 году Толстой был зачислен в элитный Преображенский полк. Там, спустя два года, 17-летний граф впервые дрался на дуэли: полковник Дризен отчитал юнца за нарушение дисциплины, а тот в буквальном смысле наплевал на офицерский мундир! Подробности поединка неизвестны, но Федору в любом случае грозил за него трибунал. Но он каким-то образом его избежал. А в 1803 году удрал от очередных неприятностей на шлюпе «Надежда» в первую русскую кругосветку Ивана Крузенштерна.
Там он зажигал и отрывался по полной! Перессорил всю команду. Во время стоянки на Маркизских островах покрыл тело татуировками. Напоил корабельного священника Гедеона до положения риз и припечатал его бороду к палубе сургучом с госпечатью! И, наконец, проник в отсутствие Крузенштерна в его каюту. Да не один, а со своей ручной обезьяной. Полил чернилами лист бумаги на столе: раз, другой, третий... Орангутан последовал примеру. Когда капитан вернулся в каюту, все его записи были испорчены.
В конце концов разгневанный Крузенштерн высадил Федора Толстого на Камчатке. Но тот все равно каким-то образом добрался до Америки и, с его собственных слов, даже «возглавил племя индейцев». Правда, эти небылицы выглядят очень малореальными. Скорее всего, буйный граф не бывал дальше Алеутских островов.
В Россию он вернулся через несколько месяцев. И сразу же был отправлен «куда подальше»: в гарнизон захудалой Нейшлотской крепости. Въезд в столицу скандалисту был запрещен императорским указом. Просто жуть для храбреца, мечтающего о военной славе!
В 1808 году началась русско-шведская война, и граф, оказавшись на передовой, вскоре прослыл героем. В одном случае он, прорвавшись с казаками к мосту, не дал удрать шведским драгунам. В другой раз так провел разведку, что 3 тысячи бойцов без потерь пробрались по льду пролива и ударили в тыл неприятелю.
За подвиги Федора Ивановича простили и вернули в Преображенский полк, а позже присвоили чин штабс-капитана! Увы, не прошло и года, как двое сослуживцев были смертельно ранены им на дуэлях. Американца разжаловали в рядовые и сослали в его калужское имение...
Но стоило Наполеону ступить на нашу землю, как граф, надев «солдатскую шинель, ходил с рядовыми на бой с неприятелем, отличился и получил Георгиевский крест 4-й степени» (так об этом писал Петр Вяземский). С войны он вернулся уже полковником. Выйдя в отставку, предался главным своим страстям: женщины, карты, дуэли. О его поединках ходили легенды. Так, однажды Американец был секундантом князя Гагарина. Князь, заехав за Толстым перед дуэлью, с трудом его разбудил. Оказалось, что накануне тот спровоцировал конфликт с гагаринским обидчиком, в 6 утра расквитался с ним и теперь почивал «с чистой совестью».
С тех пор поэт только и думал о мести за обиды. Мешали ссылки: ни из Кишинева, ни из Михайловского он вызвать графа к барьеру не мог. По словам близкого друга Пушкина Алексея Вульфа, поэт готовился к дуэли, фанатично упражняясь в стрельбе. При этом твердил: «Этот меня не убьет, а убьет белокурый, так колдунья пророчила».
В 1821 году в «Сыне Отечества» Пушкин назвал Федора Толстого «картежным вором». Толстой ответил неумелыми, но остроумными виршами: «Примером ты рази, а не стихом пороки,/ И вспомни, милый друг, что у тебя есть щеки». Но Пушкин не унимался. Через четыре года (!) в черновиках «Евгения Онегина» появляются слова «...клеветы/ Картежной сволочью рожденной». Правда, в печати «сволочь» трансформировалась во «вралем рожденной».
В 1826 году поэт был прощен новым императором Николаем I. Вернувшись из ссылки в Москву, он тут же отправил своего друга Сергея Соболевского к Американцу с вызовом на поединок!
Но, как писал Петр Бартенев, «дело уладилось: графа Толстого не случилось в Москве, а впоследствии противников помирили». Похоже, Федор Иванович и не собирался стрелять в друга своих приятелей Петра Вяземского и Василия Жуковского. Да и годы сделали свое дело.
Ведь дерзивший юнец-стихоплет семь лет спустя вырос в российского поэта №1. Таких врагов граф обычно перекрещивал в друзей.
Пушкин действовал зеркально: в «Онегине» «перекрестил» Толстого из«враля» в «надежного друга, помещика мирного и даже честного человека» Зарецкого, секунданта Ленского.
Колоритный Американец появляется почти во всех культовых произведениях русской литературы. У Тургенева - в «Бретере» и «Трех портретах». В «Горе от ума» о нем говорит Репетилов: «Ночной разбойник, дуэлист,/ В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,/ И крепко на руку нечист». Федор Иванович был задет этими словами: «Ты что ж написал, будто я на руку нечист?» Грибоедов объяснил, что речь шла о передергивании карт. «Так бы и написал, а то подумают, что я серебряные ложки со стола ворую», - пошутил граф.
Пионер русской политэмиграции Александр Герцен журит Американца: «Он развил одни буйные страсти, одни дурные наклонности». А вот Лев Толстой своим дядюшкой гордился: «Помню его прекрасное лицо: бронзовое, бритое, с густыми белыми бакенбардами до углов рта и такие же белые курчавые волосы. Много бы хотелось рассказать про этого необыкновенного, преступного и привлекательного человека». И ведь рассказал. В «Войне и мире» он у него герой Бородино Долохов, и «истинно душа!» - граф Турбин в «Двух гусарах».
«Только дураки играют на счастье», - любил говаривать Американец. Но однажды сам угодил в ловушку более ловкого шулера. Платить было нечем. Видя его тоску, цыганская певунья и плясунья Авдотья Тугаева, с которой он жил уже несколько лет, принялась за расспросы. «Чем ты мне можешь помочь?» - отмахивался граф. Авдотья все же дозналась о размере долга и наутро принесла всю сумму. На расспросы Толстого коротко ответила: «Мало разве ты мне дарил?» Ради Федора возлюбленная продала свои бриллианты. Он тут же с ней обвенчался...
Счет своим дуэлям Американец не вел. Но число убитых от своей руки помнил: 11 человек. Авдотья родила 12 детей, но зрелого возраста достигла только одна дочь Прасковья. Федор Иванович считал это возмездием за свои дуэльные убийства. После смерти каждого ребенка он в специальном блокноте вычеркивал имя одной из своих жертв и писал рядом слово «квит». Когда ушел из жизни его одиннадцатый ребенок - прелестная дочь 17 лет, граф сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Так и вышло. Его последняя дочь стала ему утешением в старости.
А граф впредь на дуэлях не дрался до самой своей смерти в 1846 году. Тайный советник, шталмейстер Двора Его Императорского Величества Александр Стахович писал: «Священник, исповедовавший умирающего, говорил, что исповедь продолжалась очень долго, и редко он встречал такое раскаяние и такую веру в милосердие божие».
Людмила МАКАРОВА